Как предотвратить риски в условиях высокой волатильности нефтяных цен? Что ждет отечественную нефтяную отрасль в будущем, будет ли она все также сверхдоходной, реально ли для России масштабное использование новых энергоносителей, а также войдет ли рубль в мировую валютную корзину, на эти и другие не менее актуальные вопросы во второй части интервью Oil.Эксперт отвечает Виталий Бушуев, генеральный директор Института энергетической стратегии.

— Существует два варианта. Первый – создавать резервы, как у потребителей, так и у производителей. У производителей эти резервы могут создаваться за счет строительства складов, нефтехранилищ, что не реально. Либо можно иметь большое количество волатильных скважин, которые можно быстро прикрыть, оперативно открыть, а открываться они должны в период высоких цен, соответственно закрываться в период низких цен. С точки зрения производства, это – не лучший вариант.

Гораздо целесообразнее, и это второй вариант – выстраивать финансовое хеджирование. Производитель добывает одинаковое количество ресурсов, их продает и экономит или складирует, или получает дотации в финансовом плане, как это делается во всех страховых компаниях. Наши попытки создать физические резервы – это нереализуемые вещи. Надо привыкнуть, что волатильность идет в ценах на нефть, а не в самих нефтяных ресурсах. И большое количество поставляемой или непоставляемой нефти никак на цену не повлияет. В декабре объем спроса на мировую нефть составляет примерно 86 млрд баррелей в день, такие же цифры были в январе, при этом цена выросла в два раза.

Цена существенно меняется, а объем очень мало. От того, что вы будете складировать нефть, а потом в нужный момент поставлять, на цену это тем самым не повлияет. Можно повлиять на свою доходность, но доходность можно накапливать в банках. Страховаться от рисков можно только за счет грамотной финансовой политики. Как можно вести политику в условиях таких шараханий, когда Минфин то говорит, что нефть поднимется до $140, то  опустится до $60? Слово же имеет огромную силу и влияет на фондовый рынок. Вот мы и имеем волатильность. Самое опасное для руководителя – это шарахаться из крайности в крайность. Нужно придерживаться определенной стратегии.

— Если издержки себестоимости добычи порядка $35 и с учетом инфраструктурного развития порядка $50 и плюс налоги – это $70 для стран ОПЕК, у нас эта цифра даже может быть больше. Порядка $80. Дальше с ростом издержек – от $80 до $100 в следующем году. Этот диапазон цен, который устраивает всех – и страны-производителей, и страны-получателей. Если цена на нефть будет дешевая, у получателей никакого стимула не будет заниматься ни энергосбережением, ни переходом на новые источники энергии.
Переход на новые энергоносители – ветряки, биоэтанол и прочие, имеет смысл, при высокой цене на традиционные углеводороды. Если цена упадет, все это будет неэффективно. Когда нефтяники будут осваивать Восточную Сибирь, Арктику, то себестоимость вырастет до $50.

Хочется обозначить другой вопрос, который будет актуален через 5-10 лет, – нефтяной бизнес прошел пик своей эффективности. Недостатка в сырьевых ресурсах не будет, только нам предстоит добывать тяжелую нефть, из битумных, сланцевых песков. Добыча не сократится, но она будет более дорогой. Затраты будут расти быстрее, чем общество готово заплатить за ресурсы. Поэтому в ближайшие 20-30 лет прибыль нефтяных компаний может сойти если ни до нуля, то на уровень рядовой промышленной продукции, где прибыль составляет 5-7%, не более. Эра нефтяного бизнеса, как привлекательного для вложения средств, после 20 года уступит место другим сферам, на какое-то время – газовому бизнесу, потом, возможно, атомному и другим нововведениям.

— К сожалению, нужно признать, что по-настоящему — не развивается. У России есть две серьезнейшие проблемы. Первая, мы привыкли добывать моносырье – либо нефть, либо газ, все остальное выбрасываем. В мире же ресурсы становятся комплексными: нефть вместе с газом, газ вместе с гелием. Серьезной проблемой для нас является повышение эффективности недропользования, с точки зрения выкачивания всей гаммы продуктов с дальнейшей сепарацией, утилизацией. В России, к сожалению, этим практически никто не занимается. Правда, стали недавно говорить об утилизации попутного газа, с целью доведения его утилизации до 95%. Но, стоит отметить, что утилизация попутного газа представляет больше психологическую пользу, а не экономическую, так как, конечно, неприятно, когда факелы горят, но то, что мы теряем там, это – копейки, по сравнению с тем, что мы теряем в других местах.

Вторая проблема – проблема рисков, оценка попутных условий сопоставления с экономическими критериями является чрезвычайно важной. Все больше и больше решений у нас принимается и будет приниматься не по экономическим, а по политическим, социологическим и экологическим соображениям. Это те вещи, которые мы в рубли пока не умеем переводить. Тот же пример газопровод Nabucco, экономически он не состоятелен, а политически его будут строить, так же как нефтепровод Бургас-Александропулос и газопровод «Голубой поток» тоже экономически не рентабельны, но мы их строим. Политические решения, принятые из соображений безопасности, соотношения диверсификации транспорта, заставляют совершать экономически не выгодные сделки.

— Скажем так, не новыми, а взаимодополнимыми энергоносителями, к примеру, водородным топливом, наши компании начинают заниматься. ЛУКОЙЛ реализует несколько проектов по использованию солнечной энергии для энергоснабжения заправок на юге. Там, где это выгодно, к примеру, в удаленных районах, используют нетрадиционные источники, вместо того, чтобы от больших электростанций поставлять энергию. Если у нас на севере накапливается биомасса от опилок, то там выгодно использовать биотопливо, а не «тащить» туда газ.

Централизованные источники должны давать две трети, а не централизованные источники – одну треть всей энергии. В массовом порядке углеводородное топливо будет актуально до 2050г. Параллельно будет развиваться автономное энергоснабжение, связанное с развитием малого бизнеса, фермерского хозяйства, куда не стоит тянуть энергию от крупных источников. Но это, подчеркну, не является задачей наших нефтяных компаний производить новые энергоносители.

Есть масса проектов, где можно обеспечить жилье энергией без подключения к центральным источникам энергии, так называемые дома с нулевым энергопотреблением. Это делается за счет солнечных батарей, тепловых насосов, энергии из бытовых отходов. Каждый потребитель может выбирать, что ему предпочтительнее.
И это единственный вид конкуренции, когда выбирают централизованный источник, либо свой собственный. Все производители между собой всегда договорятся по определению. Поэтому не может быть производителей-конкурентов. Антимонопольные службы, когда борются с конкуренцией, даже не знают с чем бороться на самом деле. Конкуренция может быть только одна – там, где человек принимает решение, в данном случае в энергетике – либо сделать самому, либо подключиться к централизованному источнику.

— На мой взгляд, никакого формульного ценообразования нет. Цена на газ, которая имеет некую формулу привязки к цене на нефть, – очень опасная штука. И чем раньше мы от нее избавимся, тем будет лучше. В условиях высоких цен на нефть, через полгода вы имеете высокие цены на газ. Цены на нефть рухнули, вы через полгода имеете низкие цены на газ. Поскольку мы не привыкли, что ситуация через полгода может измениться, то мы оперируем тем, что если на данный момент существует высокая цена на нефть, то мы и к цене газа относимся также. И поэтому в финансовом плане «пролетаем». В январе этого года, когда была, согласно формуле привязки к цене нефти со сдвигом на полгода, высокая цена на газ, у нас была борьба с Украиной за 10 долларов за 1000 кубов, в результате потеряли несколько миллиардов. В это же время все европейцы использовали свои подземные хранилища газа и не покупали у нас этот газ. Сейчас они начинают покупать газ, но мы-то находимся в ценах относительно цены на нефть полугодовой давности, следовательно, низких.

С одной стороны идет увеличение экспорта, а доходы-то у нас от экспорта не растут, так как мы продаем газ по низкой цене. Никакая формула здесь не работает. Просто надо учиться жить в рыночной экономике. При этом, конечно, по возможности, надо делать долгосрочные контракты.

— Возможна, но нужна ли она? Основной покупатель российской нефти и нефтепродуктов это Запад, а в будущем – Восток. Конечно, мы заинтересованы в том, чтобы не было монополии доллара. Мы заинтересованы в мультивалюте. Если российский рубль будет участвовать в формировании этой мультивалютной корзины, это будет замечательно. За рубли только, пожалуй, Белоруссия купит, даже Казахстан не будет. Рубли уже не котируются, так как у стран, с которыми мы ведем торговлю, объем торговли больше с другими странами, чем с Россией.

— Курс на мультивалютную систему, действительно, является необходимым. Сегодня моновалютная система себя исчерпала. В следующем десятилетии произойдет переход на мультивалюту. Попытка выйти на мультивалютную систему – это попытка снизить эффект надвигающегося структурного кризиса. Рублю, к сожалению, там делать нечего, так как наш вклад в мировую торговлю мизерный. Мы вкладываем сырьем. Однако для формирования единой мультивалютной системы, сырье не будет играть существенной роли.
Какой нам выгоден курс рубля – повышенный или пониженный? Центральный банк должен это регулировать. Уровень 30 руб. за доллар вполне нормальный курс, плюс, минус 10%. В пределах этого пусть рынок колеблется. Выходить на более серьезный верх или низ, я смысла не вижу.

— Создавать условия, чтобы российская нефтянка выступала заказчиком более глубокой переработки продуктов для внутреннего рынка и заказчиком отечественного машиностроения. Не надо слезать с нефтяной иглы, у нас не на что другое пересесть. Главное, произвести товар, который будет пользоваться спросом. У нас нет такого товара и в ближайшие годы не появится. Ранее была оборонка, но сегодня мы катастрофически теряем рынок.

Рынок машиностроительной продукции мы уже проиграли. У нас буровое оборудование, например, поставляется из Китая. Поэтому главная задача – это импортозамещение. Сегодня стали приходить к тому, что перерабатывающий цикл нужно заканчивать на территории у потребителя, выгодно покупать и строить заводы там, куда транспортируется наше сырье. Не только добывать надо в Алжире, Анголе, но целесообразнее там и заводы перерабатывающие строить. Правильно компания ЛУКОЙЛ сделала, когда закупила сеть бензоколонок в Америке, но, правда, компания переоценила свои силы, ее вытеснили с рынка. Это имиджевая ситуация. В Турции, Болгарии, Италии – еще можно конкурировать, но, когда в Америке уже все привыкли к Shell, Mobil, покупать ЛУКОЙЛ не будут, так как играет имиджевый фактор.. Чтобы внедрить на рынок марку, требуется много времени. Нам нужно собственный рынок насытить собственными ресурсами.

— Действительно, все обеспокоены тем, чтобы цены на внутреннем рынке, в том числе, и на бензин не росли так быстро. Но они и не растут слишком уж быстро. Взять, к примеру, волатильность отечественных цен на бензин. Она составляет порядка 10%. При том, что волатильность цен на нефть составляет гораздо больший процент. Выходит, что на рынок бензинов приходят «копеечные» колебания.

Сказать, какая будет цена, можно будет только в том случае, если мы введем плановую систему показателей, если будем четко контролировать издержки производства каждой компании и к себестоимости добавлять обоснованную прибыль. Возникает вопрос, как компании будут эту прибыль получать – за счет экспорта или внутреннего рынка. Это уже не подконтрольно никому, в том числе и ФАС.

Можно контролировать прибыльность компаний, так же как мы регулируем экспортные пошлины, но нельзя тут перестараться, у нефтяных компаний должны оставаться средства для инвестирования. Можно разложить расходы и доходы компаний от экспорта и внутреннего производства и посмотреть, если у них сверхприбыль идет от продажи нефтепродуктов внутри страны, можно усилить налоговую нагрузку.

Текст интервью: Ульяна Ольховская